Оглянувшись на Читу, бочком-бочком я почему-то приблизился сначала к Лису и протянул ему надкусанный персик.
— Можешь попробовать. Если хочешь…
Чудная присказка! Кто же не захочет персика. На суровом лице Лиса проступила детская улыбка.
… Очарование, любопытство, изумление…
Если б не спасательная забывчивость, мы избавились бы от этих понятий в первые же годы жизни. Но к счастью, мы забываем — и забываем все на свете, тем самым обновляя восприятие, не отучаясь радоваться. Наиболее памятливые из нас — самые грустные люди на земле. Они читают книгу лишь раз, влюбляются только однажды, и лишь один-единственный год способен поразить их дюжиной месяцев. Счастье детей — в короткой дистанции, отмеренной с момента рождения, в умении осмысливать, приходящем с щадящей постепенностью. Отсюда и свежесть юного восприятия. Увы, свежесть эта не вечна. Мы стареем, и парадоксом помощи нам является Ее Величество Забывчивость. Умело забывая, мы видим заново. Салют тебе, Дырявая Память! Костыль и поручень жизни!..
Я помню иные дни, иные мгновения, а между тем вереницы лет стерты шершавой резинкой, как строки неудавшегося письма. Моя жизнь уподобилась пунктиру с пространственными междометиями, которые мне никогда не заполнить. Бесплодно напрягая мышцы, я не умею напрячь то, что способно вызывать к жизни временные провалы. То, что мы зовем памятью, — всего-навсего проруби на поверхности мерзлой большой реки, проталины среди заснеженного леса. Наверное, прав был Уолф, не доверяя зыбкости воспоминаний. Я отлично вижу тот день установившегося благодушия, когда слились половинки автобуса, помню тот поделенный между друзьями персик, удивительно сочный, огромный, как спелый кокос. Так по крайней мере мне казалось тогда, а сейчас… Сейчас я силюсь угадать, что же было потом, но «потом» слилось в безликую насмешку над моими потугами. Вероятно, это были беседы, сотни бесед с сотнями акцентов, череда остановок, сопровождающихся схватками, и ежедневные, ничуть не меняющиеся глаза Читы — взрослеющей Читы. Это было сонное дыхание салона, споры моего «старика Пэта» с Уолфом и что-то еще, равнодушно утерянное памятью. Архивы, приговоренные к уничтожению, которых мне всегда будет жаль, хотя никогда я так и не узнаю, стоили они моего сожаления или нет. Я могу только гадать. Впрочем, в случае нужды можно порасспрашивать тетушку Двину или Леончика, но более всего я хотел бы поговорить о прошлом с Уолфом. Он — единственный, воспоминаниям которого я мог бы поверить безоговорочно. Но увы, я лишен и этой подсказки. Уолф пропал. Пропал совсем недавно в одном из моих бездонных провалов. Я полагаю, что это произошло во время очередной схватки со штурмующими. Уолф никогда не прятался за чужие спины, и может быть, столь долго щадящий нас перст судьбы в одной из ожесточенных баталий лениво избрал среди многих других именно его. Словом, все тот же случай сделал свое дело — послюнявив палец и перелистнул разом стопку страниц. Только после этого невидимый режиссер сдвинул мохнатые брови, заставив время и жизнь вздрогнуть и заструиться с прежней скоростью.
Вдвоем с Лисом мы стояли у водительской кабины. Тонкая прозрачная перегородка отделяла нас от лысоватого неподвижного затылка шофера. Этим самым затылком он не мог, конечно, разглядеть решимости на наших лицах и увесистых дубинок в руках.
— Вот увидишь, нам даже не придется его бить, — шепнул Лис.
— Возможно. Он уже не тот белозубый забияка…
В этот миг, что-то почувствовав, шофер обернулся. Пухлый дрожащий подбородок, рыхлые плечи — действительно, за последние годы «рубаха-парень» основательно переменился. Его глаза — два маленьких светлячка пугливо прятались в щелочках между набрякшими кожными складками. Заметив нас, они настороженно заблестели. Но испуга пока не было. Скорее, удивление и непонимание. Пинком Лис распахнул стеклянную дверь и в мгновение ока очутился рядом с водителем. Держа дубинку наготове, я вошел следом.
— Когда следующая остановка, толстяк? Кажется, скоро?
— Остановка? — «светлячки» обеспокоенно забегали. — Что вы задумали, ребята? Какую-нибудь шутку?
Лис поднес к носу водителя дубинку.
— Если ты эту шутку имеешь в виду, то да.
«Рубаха-парень» растерянно заморгал.
— А теперь послушай меня, я шагнул ближе. — Отныне ты не будешь останавливаться. Ни сейчас, ни завтра, никогда. Только на заправку! Это и есть то, о чем мы хотели потолковать с тобой. Дави на газ и наращивай брюхо. Не мне тебя учить, как объезжать все эти сборища стороной.
Физиономия водителя вытянулась и начала стремительно багроветь. А потом что-то случилось, и он разом увял, потеряв всяческую окраску. А я обратил внимание на его руки. Словно живущие порознь с телом и сознанием, они спокойно и уверенно продолжали родное дело, ни на миг не отрываясь от баранки. Встревоженный мозг и паникующее сердце были им не нужны.
— Ребятки… — Он судорожно сглотнул. — Вы сами не понимаете, что творите!
— Все, разговор окончен! — Лис ткнул его дубинкой между лопаток. — Отныне ты едешь без остановок, жмешь на клаксон и все такое прочее.
— Ребятки! Милые, я не могу! — голос водителя прозвучал умоляюще. — Правда, не могу!
— Это тебе только кажется, — Лис хмыкнул. — Пока ты с нами, забудь о своих страхах.
— Но поймите, я ДОЛЖЕН останавливаться!
Лис не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы почувствовать, ударил дубинкой по массивному загривку шофера.
— Сейчас ты сам увидишь, как это просто — ехать без остановок. И перестанешь вибрировать. На первый раз мы, так и быть, тебе поможем.